ПРИЧТ

Имена иереев, диаконов и других причетников, служивших в храме преподобного Симеона Столпника, сохранились главным образом в документах, содержащих сведения о застройке земельных участков вокруг храма.

«<...> А по писцовым московским книгам 139 и 140 годов у вышеозначенной Симеоновской церкви написано: двор попов, дьяконов, пономарёв, просвирнин, в приходе 76 дворов, да на церковной земле 8 дворов бобыльских.
Да в переписных московских де 1702 году книгах у оной же Симеоновской церкви показано: двор попа Григория Семионова, двор дьякона Филипа Герасимова, двор дьячка Аверкия Васильева, двор сторожа Осипа Акинфиева, двор просвирни Ирины Ивановой, в приходе 44 двора.
А в скаске, взятой в 1722 году той же церкви <…> при той церкви служит поп Василий Иосифов, дьякон Филип Герасимов, дьячок Петр Иванов, сторож Афанасий Михайлов, просвирница Ирина, в приходе 39 дворов <...>»

Первоначально застройка участков причта церкви Симеона Столпника была деревянной — долгое время каменными были лишь сам храм и церковная палатка по красной линии Поварской улицы, выстроенная не позднее 1763 года. К этому времени относится план смежного с востока владения, на котором показана часть здания церкви и ограда с палаткой по Поварской улице.

В архивах сохранились планы церковных владений и домов причта храма преподобного Симеона Столпника. Так, на «Плане церкви Симеона Столпника, в команде, на Поварской 1757 года», видно, что к церковной земле примыкают владения священника Михаила Федорова, дьячка Федора Михайлова и двор просвирни Евдокии Петровой.
На «Плане церкви Симеона Столпника, что на Поварской, за Арбатскими Воротами 1764 года», показаны владения, примыкающие к храму с восточной стороны и расположенные между Поварской улицей и «проезжими переулками», а также на противоположной стороне Поварской улицы. Это двор камергера Петра Кирилловича Нарышкина, «дворы обывательские» с жилыми и нежилыми строениями, а также аптека купца Кондакова.
На «Плане церкви Симеона Столпника, что на Поварской, 1777 года» представлен двор подпоручика Михаила Петровича Нарышкина, двор дьякона Гаврилы Федорова и «при той же церкви каменная богадельня» (которая на плане 1764 года обозначена как «строение каменное».
На планах 1800  года и 1806 года представлен двор священника Стефана Никитича Попова, а также показаны крутая деревянная галерея (вход в северный придел трапезной с Поварской улицы) и дворы пономаря Ивана Александрова, просвирни Екатерины Афанасьевой, цехового портного мастера Степана Сидорова, коллежского асессора Михаила Ивановича Вознесенского и «разных обывателей».
Сохранился план двора пономаря Алексея Иванова (1806 год).

Графические материалы 1803-1806 годов показывают, что на каждом из участков причта по-прежнему преобладают одноэтажные жилые и хозяйственные деревянные строения. Церковная палатка, в которой жил дьячок Гаврила Петров, в августе 1811 года «по неудобности» сносится, а на её место ставится ограда. Как было сказано выше, во время московского пожара 1812 года церковные владения и владения причта сильно пострадали. Но к 1818 году они полностью отстраиваются. И уже в 1822 году здесь значатся: владения протоиерея Стефана Никитича Попова, диакона Стефана Федорова, дьячка Николая Терентьева и пономаря Остроумова. (Забегая вперед, отметим, что в доме пономаря в начале 1920-х годов жил выдающийся русский актер Павел Семенович Мочалов).
В 1880 году по прошению священника часть сада в западной части была отделена от церковной территории и в 1882 году продана соседу — почетному гражданину Митрофану Грачеву. В 1880 году с восточной стороны церкви на границе владения дьячка строится каменное двухэтажное здание богадельни с использованием древнерусских мотивов в его архитектурном облике.

Сведения, которые мы находим в приходских книгах и других документах, рассказывают о бытовой жизни прихода, хозяйственных заботах членов причта. Казалось бы, ничего особенного, как говорится, мелкий сор повседневности… Но мы читаем эти записи, и оживает, становится почти осязаемым и более понятным далекое, навсегда ушедшее от нас время. А люди с их нуждами и насущными проблемами кажутся близкими, почти родными. Вот, например, история Дьячка Гаврилы Петрова и церковной палатки…

История церковной палатки

Церковная палатка в начале 1780-х годов «за ветхостью» перестает быть богадельней, и в 1781 году приход решает продать ее дьячку Гавриле Петрову, чтобы на вырученные деньги произвести ремонт церкви. Об этом направляет в Московскую Духовную Консисторию прошение настоятель храма Андрей Григорьев:

«Святейшего Правительствующего Синода члену Преосвященнейшему архиепископу Платону Московскому и Калужскому и Свято-троицкой Сергиевой лавры Священноархимандриту Пречистенского сорока церкви Симеона Столпника, что на Поварской, священника Андрея Григорьева с приходскими людьми
Всепокорнейшее прошение
При объявленной Симеоновской нашей церкви состоит на церковной земле каменная палатка, которая в свое время построена была от государственной коллегии экономии, где на пред сего и .жительство имели богаделенные, а по выведении их та палатка куплена уже к церкви на церковные деньги, с тем, чтоб получаемая от неё сумма доставлена была в церковь Божию, токмо к найму её желающих не изыскалось, в рассуждении чего и дозволено от нас жительство в ней иметь оной же церкви дьячку Гавриле Петрову. Однако от долговременного стояния оная палатка пришла в ветхость, и крыша уже вся обвалилась, возобновить же оные ветхости, за малоимуществом церковных денег, которых единственно становится только на церковные потребы, нечем. А как у означенного дьячка Гаврилы Петрова собственного своего дому не имеется, да и к построению оного церковной земли нет, то и желает оную палатку со внесением за неё чего стоить будет в церковь денег, купить для жительства себе.
Того ради Вашего Высокопреосвященства всепокорнейше просим означенную палатку, за недостатком на починку ее ветхостей церковных денег, вышеписанному дьячку Гавриле Петрову, по неимению у него собственного двора и к построению оного церковной земли, продать дозволить, дабы оная навсегда числилась дьячковскою. И о сем архипастырскую резолюцию учинить.
июля 16 дня 1781 года
прошению иерей Андрей Григорьев руку приложил <…>»

Подтверждая трудное материальное положение храма, благочинный Пречистенского сорока Гаврила Семенов подает в Консисторию рапорт, где он, в частности, пишет о том, что «в Симеоновской церкви в наличии состоит денег семьдесят пять рублев», тогда как на починку палатки «потребно суммы сто рублев», а земли для застройки при церкви нет.

Дело о продаже церковной палатки рассматривалось в Московской духовной консистории, где и было принято определение от 17 сентября 1781 года «О бесплатном предоставлении дьячку Симеоновской церкви Гавриле Петрову и починке ее на церковные деньги».
Настоятель храма Андрей Григорьев и прихожане получили следующий ответ:

 «<...> хотя бы явленной Симеоновской церкви священник и приходские люди просят дозволения о продаже состоящей при оной церкви на церковной земле каменной палатки для жительства дьячку Гавриле Петрову за неимением у него собственного двора и к построению оного церковной земли, но как Указом Святейшего Правительственного Синода 722 года октября 22 дня велено у причетников дворы иметь окупные из церковных денег и в них пристраивать старостам церковными деньгами, следовательно и оную палатку должно, не продавая, отдать дьячку безденежно, особливо что у него своего двора и земли порожней не имеется, да и пристройку производить из церковных денег, и хотя на исправление имеющихся в той палатке ветхостей, как благочинный рапортовал, и потребно сто рублев, а в Симеоновской церкви в наличестве церковных денег находится семьдесят пять рублев, но ежели сии деньги на исправление помянутых ветхостей употреблены будут с добрым хозяйством, то их может быть довольно. Почему церковному старосте под присмотром священника, а сверх того и благочинного все те ветхости на имеющиеся ныне в Симеоновской церкви в наличестве церковные деньги и исправя оную палатку для жительства объявленному дьячку Гавриле Петрову и впредь имеющим быть дьячкам отдавать безденежно и впредь считать оную дьячковскою<...>»

Далее следует назидательная резолюция Преосвященного Платона:

«Надлежит поступить по силе учиненного определения яко с указами сходственого, а о поправке церковных вещей старание употребить обязуются священник с прихожаны, а палатку церковную для сего церковнику же своему продавать есть предосудительно.»

Вот так дьячок Гаврила Петров поселился рядом с храмом. Но на этом история этого дьячка не кончается. В очередном «покорнейшем прошении» от 22 января 1782 года священник церкви Симеона Столпника Андрей Григорьев жалуется архиепископу Платону на бедственное положение церкви. Он пишет о том, что церковных денег не хватает на ремонт «церковных ветхостей»:

«А как во оной Симеоновской церкви иконостас пришел в крайнюю ветхость, да и в других приделах тож в иконостасах и в протчем требуется немало поправления, то и расположено нами было намерение вышеописанные семьдесят пять рублев денги и взятые, как из прежде поданного Вашему Преосвященству от нас прошения значит, если б благоволение Вашего Преосвященства на то последовало, с реченного дьячка Гаврилы за объявленную богадельную палатку по оценке денги, прибегнуть с испрошением к починке прописанных церковных ветхостей просить дозволения; но то наше намерение прописанным консисторским указом оставлено без действия. <…> А в показанной нашей Симеоновской церкви церковного доходу, как выше значит, за расходом только семьдесят пять рублев, коих не только на покупку и починку священно и церковнослужительских домов недостаточно, но и на поправление церковных ветхостей к прописанным денгам следует присовокупить еще до трехсот рублев.»

И после этой жалобы настоятель присовокупляет:

«За всем же тем и предписанной дьячок Гаврила добровольно желает ту палатку взять за положенную по оценке сумму и, денги взнесши в церковь, пользоваться как собственною, и потому яко уже о собственной и хозяйственное попечение иметь.
Того ради Вашего Высокопреосвященства милостивого отца и архипастыря всепокорно просим упоминаемую богадельную палатку за прописанными резоны дьячку Гавриле Петрову по оценке продать, и взятые с него, равно и имеющиеся в церкви семьдесят пять рублев, денги на починку церковных ветхостей употребить позволить, и о сем милостивую архипастырскую резолюцию учинить.<…>»

А под этим прошением, кроме настоятеля, подписались еще и знатные прихожане: полковник Иван Андреевич Молчанов, прокурор Матвей Васильевич Зиновьев, коллежский асессор князь Владимир Прозоровский, домоправитель князя Михаила Петровича Нарышкина, служитель камергерши Марии Федоровны Салтыковой (по ее распоряжению) и еще много подписей.
Однако и по этому письму следует та же резолюция, запрещающая продажу палатки своему церковнослужителю.

В чем же тут дело? Высший церковный иерарх приказывает отдать жилье дьячку бесплатно. А бедный дьячок, несмотря на это, «добровольно желает ту палатку взять за положенную по оценке сумму». Создается впечатление, что все участники тяжбы соревнуются в благородстве. Однако это не так. Каждая из сторон в этом конфликте преследует свои собственные цели, каждая оценивает ситуацию со своих позиций и у каждой, так сказать, «свой горизонт».
Дьячок Гаврила Петров желает, заплатив за дом собственные деньги, получить его в безраздельное владение, т.е., как пишет настоятель, пользоваться палаткой «как собственною, и потому яко уже о собственной и хозяйственное попечение иметь». Он думает прежде всего о себе и своей семье.

Приход же, продав дьячку недвижимость, получает деньги, но теряет на нее права. Однако для священника Андрея Григорьева в данный момент крайне важно поправить за счет продажи палатки материальное положение причта. Это даст ему возможность отремонтировать храм. Его главная забота — о красоте и благолепии службы, о соблюдении церковного благочиния.

Московская консистория и церковные иерархи стремились сохранить церковные земли в ведении причтов, чтобы они не попадали во владение к лицам недуховного звания путем продажи домов, принадлежавших священнослужителям. С этой целью Правительственным Синодом был издан указ от 22 октября 1722 года, на который и ссылается Консистория в своем Определении по делу о продаже церковной палатки. В этом указе было, в частности, напечатано:

«Обдержащимся у церквей диаконам и причетникам церковным собственных своих домов не иметь, и не продавать, а иметь оные сборными церковными деньгами купленные <…> И когда которые диаконы и причетники умрут, или за что от церкви отлучены, или куда по требе переведены будут, тогда определенным на их места диаконам и причетникам те домы отдавать без требования с них платежа, и снова оные по усмотрению потребы пристраивать помянутым старостам церковными деньгами.»

Тем не менее, несмотря на указ, практика продажи церковных земель постоянно имела место. Церковный историк Н.П. Розанов так писал о ситуации, сложившейся к концу XVIII века: «При своем вступлении в должность митрополита Московского Преосвященный Платон обнаружил, что некогда обширные церковные земли застроены посторонними людьми, не членами причта. Он поручил Московской Консистории разобраться. В 1775 году Консистория выяснила, что земли и земельные строения вдовы и дети умерших церковнослужителей нередко продавали не духовным лицам, а посторонним людям. Преосвященный Платон понял, что если дело пойдет так и дальше, то все эти дворы могут остаться за посторонними людьми, а вновь поступающие священники будут вынуждены селиться в отдалении от храмов, в которых служат. Поэтому Консистория определила, что "домы священно- и церковнослужителей в случае их смерти, или отрешения, или переведения к другим церквам по оценке, чего они стоят, или по добровольной сделке отдавать не иному кому, как единственно вновь на их места определенным священно- и церковнослужителям, а в юстиц-комиссию сообщить, что без ведома и дозволения Консистории на оные дворы купчих и закладных крепостей писано не было"».

Теперь становится ясно, почему Московская консистория запретила настоятелю храма Симеона Столпника священнику Андрею Григорьеву продавать ветхую каменную палатку, стоявшую на церковной земле.

* * *

Не всегда документы из старых архивов понятны нам, современным людям. Чтобы разобраться в них, требуется представить себе ушедшее время, тот исторический контекст, на фоне которого разворачивается то или иное, казалось бы, мелкое событие из повседневной жизни прихода. Но в нем, в этом событии, как в капельке воды, отражается ВРЕМЯ со всеми его проблемами и историческими катаклизмами…

Вот, к примеру, архивная запись 1740 года, описывающая небольшой эпизод приходской жизни — конфликт между настоятелем храма священником Михаилом Федоровым и именитой прихожанкой Прасковьей Борисовной Голицыной.

Поп Михаил Федоров и княгиня Прасковья Борисовна Голицына

Князья Голицыны издавна были прихожанами храма Симеона Столпника на Поварской. Напомним, что в 1735 году Иван Андреевич Голицын восстанавливает обветшавший придел Николая Чудотворца, в котором «для поминовения усопших родителей» князя совершается ранняя литургия (см. с. ). Для того, чтобы проводить подобную раннюю службу, требовалось особое разрешение церковных властей. И конечно, наиболее именитые прихожане такое разрешение получали, при этом, однако, «благовестить» в церковный колокол не дозволялось.

В книге Н.П. Розанова «История Московского епархиального управления со времени учреждения Священного Синода (1721-1821)» находим подробное описание того, как проходили богослужения в московских храмах в XVIII веке. Историк пишет, что в приходских церквах Москвы, согласно патриаршему постановлению, служба не начиналась раньше соборной и благовест также не начинался ранее Успенского соборного благовеста. Для неукоснительного соблюдения этого правила приходские священники должны были «за дальностью соборного благовеста слушать церковный благовест знаменитых церквей.» Так, храмы Пречистенского сорока должны были прислушиваться к благовесту в Воздвиженском, Алексеевском девичьем и в Зачатьевском девичьем монастырях, а также в Николоявленской церкви, что за Арбатскими воротами. За невыполнение этого указа на приходских священников накладывался штраф.

Таким образом, церковные службы начинались в приходских храмах не раньше соборного благовеста. При этом приходские священники отправляли только позднюю литургию. (За исключением тех случаев, когда они участвовали по воскресным дням в Соборном крестном ходе — в этот день приходские иереи служили в своих церквах раннюю литургию). Кроме того, в некоторых церквах «по желанию усердствующих» служили ранние обедни. В этом случае особо ревностные прихожане (с разрешения церковных властей) нанимали за свой счет так называемых ранних священников, а для проведения служб в приделах (обычно для поминания родителей) — придельных священников. За этими нанятыми попами, по распоряжению Консистории, должны были надзирать приходские священники.
Очевидно, и в церкви Симеона Столпника на Поварской раннюю литургию в приделе Николая Чудотворца служил нанятый князьями Голицыными священник.

Но однажды между настоятелем храма священником Михаилом Федоровым и князьями Голицыными произошел конфликт: настоятель запретил нанятому голицынскому попу служить раннюю литургию в своем храме. В книге, написанной по архивным материалам Московской духовной консистории, историк Н.П. Розанов ссылается на дело от 11 декабря 1740 года «по жалобе княгини Прасковьи Борисовны Голицыной на Симеоностолпнического, в Поварской, попа Михаила Федорова, что он не допускает служить крестцового ее попа раннюю литургию в приделе Николая Чудотворца той церкви. Ранний священник, между прочим, показал, что "в оно число и веревку от колокола, в который бывает к ранним литургиям ударение внизу, велев тоя церкви дьячку встащить вверх на колокольню, ту колокольню запер"».

Не все понятно в приведенном документе. Кто такой крестцовый поп и почему настоятель храма запретил ему проводить службы? Попробуем разобраться, обратившись к свидетельствам историков церкви.
Исполнение христианских треб в приходах принадлежало местным приходским священникам. Однако в это время во многих богатых домах отправляли церковную службу так называемые крестцовые попы. Эти священнослужители, как отмечает Н.П. Розанов, издавна составляли предмет особого беспокойства для духовного начальства в Москве. Крестцовых попов нанимали прихожане служить службу обыденно, т.е. от случая к случаю. Называли их крестцовыми потому, что эти священники, приезжавшие обычно в Москву из других епархий, ежедневно выходили на крестцы (так назывались рынки), предлагая свои услуги обывателям. Наиболее многолюдными крестцами, где останавливались крестцовые попы (их называли также наймитами), были Спасский, Ильинский, Варварский и Никольский. На этих крестцах, где издревле стояли часовни, продавали различные лубочные издания и всякую мелочь.

Деятельность крестцовых попов не одобрялась высшими церковными властями. В 1722 году Священный Синод вынес постановление: «Оным домовых церквей крестовым и крестцовским попам и диаконам нигде, по прежнему обыкновению, у служения не быть». Однако этот строгий указ на деле не выполнялся: богатые горожане по-прежнему продолжали нанимать крестцовых попов для отправления служб в своих домовых церквях. Синод, как мог, боролся с этим: тех светских лиц, которые в своих домах держали крестцовых священников или дьяконов, приказано было штрафовать. В 1734 году следует новое постановление церковных властей о том, «чтобы московских церквей священники бродящих и без указов служащих священников и диаконов для служения не токмо к литургии, но и к утрени, ниже к вечерни отнюдь не нанимали, и за себя служить никого не допускали под лишением священства и жесточайшего истязания».

Однако, несмотря на строгости начальства, священники-наймиты продолжали посещать крестцы и отправлять требы как в господских домах, так и в церквах. Особо строгие меры Священный Синод предпринимает после следующего случая, описанного в книге Н.П. Розанова: «В 1742 г. обер-прокурор кн. Шаховской, прибывший по случаю коронации Елизаветы Петровны в Москву, увидел «стоящих попов и дьяконов по утрам до литургии за Спасскими воротами, также у Спасских ворот и у Николы Гостунского, которые собирают паметцы (поминанья) и чинят необычайный крик, и от того их неблагочиния чину священному имеется немалое зазрение». Обер-прокурор приказал их ловить, приводить в Дикастерию и за неприличное их чину «напрасное и праздное стояние» наказывать плетьми и ссылать в монастыри».

Крестцовые попы были упразднены, а крестцовый рынок («бесчестный крестец», как отзывался о нем Преосвященный Платон, митрополит Московский) был окончательно уничтожен лишь к 1885 году. Преосвященный Платон считал уничтожение этого позорного пятна, порочащего все сословие в целом, одной из важных своих заслуг. В своей автобиографии он с гордостью писал: «Перевел бесчестный крестец, который состоял в том, что у Спасских ворот всегда собиралось попов по 10, по 20, по 30, бродяги из разных епархий, отрешенные от места, а иные и запрещенные и под следствием находящиеся, и нанималися, стоя на крестце, служить обедни при разных церквах за малейшую плату по 10 и по 5 копеек. Делало сие нестерпимый соблазн».

Теперь понятно, почему священник Михаил Федоров не допускал служить крестцового попа княгини Голицыной раннюю литургию в приделе храма: он выполнял распоряжение своего церковного начальства. Однако чтобы уяснить до конца всю значительность и серьезность конфликта, необходимо представить себе, насколько велика была сословная разница между княгиней Голицыной и отцом Михаилом, «недостойным иереем», дерзнувшим перечить воле представительницы одного из древнейших и знатнейших родов России. Достаточно обратить внимание на то, как именуются в приведенном выше документе священник и княгиня. Фамилия попа не указывается (Федоров — это не фамилия, а отчество, означающее сын Федора), да ее у него, вероятно, и не было. Наличие фамилии в России XVII-XVIII веков имело социальную значимость. Фамилия как родовое имя, передающееся от поколения к поколению, было привилегией преимущественно дворянского сословия.

Отец Михаил оказался в этой истории как бы между двух огней. С одной стороны, ему, как церковному настоятелю, был известен строгий указ Священного Синода не допускать крестцовых попов к службе в храме. Но с другой стороны, он посмел противиться воле именитой прихожанки, благодетельницы причта. Ведь это ее муж построил и отремонтировал придел, в котором она хотела служить утренние литургии в память об умершем супруге и родителях его. Не забудем также, что вся эта история происходила в 1740 году, задолго до указов и Павла I, и Александра I, приравнявших духовенство к благородному сословию.